English version

Русская версия


Драматург А. Строганов А. Строганов
НОВОСТИ    ОБ АВТОРЕ    ТЕКСТЫ    ФОТО    ПРЕССА    ПАРАРЕАЛИЗМ

Главная / Пьесы / Лисицы в развалинах (Драма в двух действиях)

Александр Строганов




Лисицы в развалинах

Драма в двух действиях


© А. Строганов


Действующие лица


Лесистратицын
Мудрый
Гога
Никодимов
Простая
Проводница
Голоногов
Они видят пустое и предвещают ложь,

говоря - господь сказал,

а господь не посылал их,

и обнадеживают, что слово сбудется.

Обличение лжепророков

Кн. Иезекииля, 13.14.


Как, однако, хорошо родиться в России. Рожденный и выросший здесь человек необыкновенно крепок перед любыми поворотами бытия. Здесь, кажется, не может случиться ничего ужасного и непоправимого, - все уже было. Все мы знаем, обо всем упреждены, или, что немаловажно, обо всeм догадываемся. Чудеса для нас - обыкновенное дело. Какой неожиданностью явился бы Апокалипсис для каких-нибудь англичан или американцев, сама жизнь которых расписана на тысячелетия вперед?! Мы же знаем, что смертны, что несправедливость так же органична, как время года, что лжепророки вполне терпимы, если не терять чувства юмора и Бог не оставит нас, потому что без нас станет нестерпимо скучно. Местом действия драмы представляется мне неподвижный поезд, временное, а может быть и постоянное место проживания персонажей. Поезд немолод. Мы видим ржавые царапины, взлетные полосы осени на сырых боках вагонов, кое-где серебристую паутину на потемневших от забвения окнах, да траурные рамочки на местах маршрутных табличек. Складывается впечатление, что поезд пустил свои корни в небо, в виде бельевых веревок и проводов. Природа уже приняла подкидыша и насадила кустарников между колес. Одетые по-домашнему люди передвигаются медленно. Их лица одутловаты и спокойны.


Действие первое


Картина первая


Наши герои - в четвертом купе на нижних полках попарно. В их позах - напряжение, а значит они совсем недавно здесь. В то время как у соседей бурлит жизнь, наши пассажиры как один смотрят в окно, внимательно смотрят. Так ждут отправления поезда, те, что поближе к окну, ластятся к нему щеками, те, что подальше - вытягивают шеи.

Анатолий Алексеевич Лесистратицын, полный мужчина средних лет с красивым капризным лицом первым решается оживить обстановку. Он выкладывает на столик непременную для путешествующего по железной дороге курицу, что-то запеченное в тесте, намекающее на присутствие женщины в его жизни, кружку, перочинный нож, часы - будильник. Композиция с разглядыванием окна как по взмаху дирижерской палочки распадается. Кто-то зевнул, кто-то закашлялся. Центр всеобщего внимания - столик. Лесистратицын неторопливо перемещает продукты. В его движениях есть что-то от гипнотизера. На секунду в задумчивости он замирает, затем, будто спохватившись, достает еще и огромный мясистый помидор. Этим он окончательно завоевывает купе, но, вдруг, к недоумению жаждущих слова соседей, вновь отворачивается к окну. Те переглядываются бегло в поисках союзника по разочарованию, но, столкнувшись взглядом, тут же отводят глаза и безнадежно следуют за Лесистратицыным.

Композиция восстанавливается.

Лесистратицын: Однако, тускло за окном.

Все смотрят на Лесиотратицына.

Лесистратицын: Россия большая. (Пауза.) Хорошего хозяина бы.

Никодимов: (Долговязый молодой человек с большим ртом, рябым лицом и татуировками на руках.) Бить будет.

Лесистратицын: Что, простите?

Никодимов: Бить будет.

Лесистратицын: Кого или что, простите?

Никодимов: Всех и все. Сначала все, потом всех. А, может быть, и наоборот.

Смеется так, будто эта, удачная, по его мнению, шутка должна взорвать купе вместе с пассажирами. Однако реакции не следует. Разочарование.

Лесистратицын: Вы - максималист?

Никодимов: Я - уголовник. (Смех повторяется, реакция та же.)

Лесистратицын: Вор?

Никодимов: А хоть бы и так! (В интонации - вызов.)

Лесистратицын: Угощайтесь.

Никодимов растерян.

Простая: (Женщина чуть за тридцать с добрым лицом и глазами многодетной матери.) Я выйду на минуточку, скоро вернусь.

Все присутствующие внимательно следят за действиями Простой.

Лесистратицын достает и ставит на стол бутылку водки.

Никодимов: С этого бы и начинал.

Лесистратицын прячет бутылку обратно в сумку.

Никодимов: Ты что, обиделся?

Лесистратицын смотрит в окно.

Никодимов смотрит на Лесистратицына.

Никодимов: Ты что, обиделся?

Входит проводница, элегантная, как стюардесса.

Проводница: Белье брать будете?

Мудрый: (Старый человек с роскошной седой шевелюрой и пальцами Паганини.) Да, пожалуйста, сколько это будет стоить?

Проводница: Три рубля.

Мудрый: А на всех?

Проводница: Стало быть, двенадцать.

Мудрый: (Рассчитывается.) Спасибо. Вы очаровательны. Мне кажется, что мы подружимся.

Проводница, таинственно улыбаясь, уходит.

Появляется Простая. Усаживается на свое место.

Простая: Ничего не получилось. Вы взяли белье?

Лесистратицын лезет в карман за деньгами, отсчитывает, подает Мудрому.

Простая роется в сумочке.

Мудрый: (Отстраняя предлагаемые деньги.) Что вы, что вы? Не стоит. Я от чистого сердца хочу вам сделать приятность.

Простая: Это неудобно. Мы должны рассчитаться.

Мудрый: Не беспокойтесь. Все удобно. Разве я похож на человека, который что-то делает в долг?

Никодимов: Не понял.

Мудрый: Ну, если непонятно, так в следующий раз возьмете мне чая и дело с концом, раз уж вы так переживаете.

Никодимов: Почему это я должен покупать вам чай?

Мудрый: Не покупайте, если не хотите, только не волнуйтесь. Так я от чистого сердца хотел сделать всем приятность и больше ничего. Что вы так взволновались? Поберегите свои нервы по пустякам.

Никодимов: А почему я должен срываться и искать где здесь торгуют чаем? Мне эти чайные дела ох как знакомы!

Лесистратицын: Чай разносить будут, Проводница будет разносить. Бегать никуда не понадобится.

Никодимов: Не понял.

Лесистратицын: Не понял и не понял, и не надо понимать. Присаживайтесь поближе к столу и угощайтесь. Всех приглашают.

Лесистратицын вновь достает бутылку водки.

Это как-то сразу успокаивает Никодимова.

Никодимов: С этого бы и начинал.

Лесистратицын: (Улыбается.) С этого и начинаю. Прошу вас и, пожалуйста, давайте не грубить, нам еще так долго находиться вместе.

Простая: Вы думаете долго?

Лесистратицын: Все может быть. Видите, сколько народу!

Простая: Да, да, конечно.

Никодимов: Это что же, она сама будет чай заваривать?

Лесистратицын: По всей видимости.

Никодимов: Представляю себе тот чай. А кто, кстати, грубит?

Лесистратицын: Во всяком случае не мы.

Никодимов: А кто?

Лесистратицын: (Отворачивается к окну.) Однако тускло за окном.

Никодимов достает из своей сумки колбасу, мешочек с сухарями, бутылку водки, граненый стакан, финский нож.

Простая также отправляется в свою сумку.

Простая: Уже и положить некуда, столько продуктов!

Никодимов: А водка у вас тоже есть?

Простая: (Смеется.) Взяла бутылку на всякий случай.

Все смеются.

Простая смущенно краснеет.

Никодимов: Все путем. Все по-людски. (Протягивает руку Лесистратицыну.) Егор. Никодимов Егор.

Лесистратицын: А сколько вам лет, Егор?

Никодимов: К чему этот вопрос?

Лесистратицын: Я хотел бы обращаться к вам по имени-отчеству:

Никодимов: А если мне не нравится отчество?

Мудрый: Вы не любили отца?

Никодимов: Я не видел отца, но уважаю его. Я похож на своего отца.

Мудрый: Мне не хочется обидеть вас, но мне кажется, что вы не правые.

Никодимов: Я всегда прав.

Мудрый: Это большое несчастье.

Никодимов: То что я не знаком с отцом? Или то, что страшно любил стариков, до того, как познакомился с вами?

Мудрый: Мы еще не познакомились. (Протягивает руку.) Мудрый.

Никодимов: Мы все мудрые, пока жареный петух не клюнет.

Мудрый: Мудрый - моя фамилия. Мудрый Марк Наумович.

Никодимов: Еврей?

Мудрый: Еврей.

Никодимов: (После некоторого раздумья.) Полуэктович.

Мудрый: И чем же вам не нравится ваше отчество?

Никодимов: Замысловатое какое-то. Как у вас. Хитростью отдает. А я хитрость не люблю.

Мудрый: (Достает из сумки хлеб, яйца.) У вас, наверное, была достаточно трудная жизнь?

Никодимов: Это почему же такое?

Мудрый: Мне кажется, вас много обижали.

Никодимов: Черта с два меня кто обидит. Я сам кого хочешь обижу.

Мудрый: Это заметно.

Лесистратицын: Хорошо.

Никодимов: Что, хорошо?

Лесистратицын: Разговор содержательный. Время не ограничено. Интересно будет.

Никодимов: Предлагаю выпить.

Простая выходит из купе.

Никодимов: Что это она беспрестанно бегает куда-то? Стучит что ли?

Лесистратицын: Мне кажется, ей просто нужно переодеться. Предлагаю выйти из купе. Сразу же надо было это сделать.

Никодимов: (Открывая бутылку.) Сначала выпьем. (Разливает на троих.) Иначе сердиться буду.

Мудрый: Я не пью.

Никодимов: (Серьезно.) Желудок?

Мудрый: Мне просто не нравится.

Никодимов: (С пониманием.) Лечился?

Мудрый: Я только один раз в жизни попробовал. Не понравилось. Было очень плохо.

Никодимов: Зря.

Мудрый: Отчего же?

Никодимов: На яйцах долго не протянешь. (Смеется.) Со свиданьицем. (Лесистратицыну.) Кстати, как тебя-то кличут? Мы вроде бы представились, а ты что-то отмалчиваешься?

Лесистратицын: Лесистратицын Анатолий Алексеевича.

Никодимов: Слушай, Лексеич, давай на ты, не могу я так. Пойми, не приучен.

Лесистратицын: Ну что же, коли просишь.

Никодимов: Я никогда никого ни о чем не прошу. Буду звать Лексеичем. Хочешь, обижайся, хочешь, нет. А не то вообще разговаривать не стану.

Лесистратицын: Жестоко.

Никодимов: Жестоко, но справедливо. Ну, вздрогнули за знакомство!

Выпивают.

Никодимов: Это я с виду жесткий такой. На самом деле - отходчивый. Я на тебя, Лексеич, уже и не сержусь.

Лесистратицын: А что, сердился?

Никодимов: Конечно.

Лесистратицын: И чем же я тебя обидел?

Никодимов: Шибко умный.

Лесистратицын: Вот с этим не соглашусь. Был бы умным, не попал бы сюда.

Никодимов: Ишь ты какой! Не попал бы. И куда бы ты делся?!

Лесистратицын: Куда-нибудь делся бы.

Никодимов: Вот ненавижу таких людей. Что же, по-твоему, Наумыч глупее тебя?

Мудрый: Молодой человек. Я прошу вас...

Никодимов: Во-первых, он тебя постарше будет, во-вторых еврей, в-третьих у него фамилия такая неспроста.

Мудрый: Молодой человек.

Никодимов: Егором меня звать, Егором, а кличка - Никодим. Но Никодимом меня называют только самые близкие.

Мудрый: Егор, я вас умоляю...

Лесистратицын: Я и не утверждал, что умный, даже напротив.

Никодимов: Не озлобляй, Лексеич! (Наливает водку.)

Мудрый: А я с вашего позволения яйцо съем.

Лесистратицын: Да что же только яйцо? Вы посмотрите, сколько всего на столе. Присаживайтесь поближе, не стесняйтесь, Марк Наумович. И нам веселее будет.

Мудрый: Так я же не пью.

Никодимов: А мы, что же, по-твоему, пьем? Нет, реббе, мы не пьем, мы только разминаемся. (Смеется.)

Мудрый: Я не реббе.

Никодимов: Брось ты, все вы - реббе.

Мудрый: Вы, Егор, лучше, чем стремитесь показаться.

Никодимов: Вот и славно. Вот и садись с нами. Я тебе совсем немного, на дно плесну. За знакомство. Дело святое.

Лесистратицын: Что ты пристаешь. Может быть он действительно болен?

Мудрый: Я не болен. Я говорил вам правду.

Никодимов: Тогда пригуби. Пригуби и поставь. Да закуси хорошо.

Мудрый: Так ради Бога. Я - не человек особых принципов. Если вам так нужно, я выпью.

Никодимов: Вот это да! Вот это уважаю! Дай, Наумыч, поцеловать тебя! (Целует старика, взасос.)

Мудрый: (Выпивает.) Не вкусно. И в голове зашумело.

Лесистратицын: Я вот думаю, что сейчас наша спутница стоит в коридоре и горько плачет.

Никодимов: И с чего бы это?

Лесистратицын: Мало того, что ей в купе мужики попались, да еще мужики невнимательные, хамы и пьяницы. Даже переодеться нет возможности.

Мудрый: Нехорошо. Очень нехорошо получается. Давайте выйдем.

Входит Простая.

Простая: (Робко.) Я бы хотела переодеться. Туалет все время занят, а есть ли кабинки на улице - я не знаю.

Лесистратицын: Мы только что хотели выйти. Извините, что не сделали это раньше. (Встает.)

Мудрый: В голове шумит.

Никодимов: Не прикидывайся, вставай, все равно здесь не оставим.

Мудрый: На самом деле шумит.

Все выходят.

В купе остается Простая. Она садится на полку и плачет.

Простая: Страшно-то как, господи. Как страшно, и некуда деться, некого попросить. Правда, говорят, здесь есть какой-то начальник, военный. Да разве я одна такая? Я еще женщин видела в купе с мужчинами. Все женские вагоны заняты. Может быть, кто-то съедет или умрет? Ой, прости меня, господи. Что же я такое говорю? Спасибо и за то, что вообще нашлось место. Не так опасно, говорят, поезда охраняют. Точно охраняют, я же сама видела. Ничего, ничего. Нужно расслабиться. (Начинает переодеваться.) Хорошо, что их трое и они все такие разные. Вроде бы неплохие, кроме этого уголовника. Да и он ничего, только бы много не пил. Кстати, надо бы выпить для храбрости. (Наливает себе водки, выпивает страшно морщась.) Фу, какая гадость! А что волноваться, когда они на меня и внимания не обращают. Вот и хорошо. А чего это они на меня внимания не обращают? Что уж я такая страшная стала? (Смотрится в зеркало, достает косметичку, подкрашивается.) Вовсе и не страшная. Конечно, не такая эффектная как проводница, но я и постарше. А в ее двадцать я интереснее была. По-моему она здесь подрабатывает. А что, мужиков много, денег много. (Одно за другим примеривает платья.) Вот это, как будто ничего. Сегодня пасмурно, а этот тон оживит.

Дверь без стука открывается.

Простая прикрывается платьем.

В дверях проводница. Из-за ее спины выглядывают наши пассажиры.

Проводница: Чай брать будете?

Простая: Что же вы без стука открываете? Я переодеваюсь.

Проводница: У меня нет времени.

Простая: Ну можно через минуточку?

Проводница: Так будете брать или нет?

Простая отбрасывает платье и в неглиже достает кошелек, рассчитывается, принимает чай.

Проводница: А вы хорошенькая! Еще не трудоустроились?

Простая: Нет.

Проводница: Для вас найдется работа. (Уходит.)

Простая с грохотом захлопывает дверь.

Тут же раздается стук.

Простая спешно одевается, садится на свое место.

Простая: Войдите.

Входят постояльцы купе.

Лесистратицын преподносит Простой букет осенних листьев.

Простая: Ой. Это мне? Спасибо, но зачем вы?

Лесистратицын: Вы - наша единственная дама и, притом очень и очень красивая женщина. И этот букет очень подходит к вашему платью.

Простая: (Краснея.) Спасибо. Мне так приятно. Я чего-то боялась, а теперь ничего не боюсь. Спасибо. Чай принесли.

Лесистратицын: Мы заметили. Спасибо вам.

Простая: Простая.

Никодимов: (Передразнивая Лесистратицына.) Мы заметили. (Пытается ущипнуть Простую, за что получает от нее по рукам.)

Простая: (Со слезами на глазах.) Я вас прошу, я вас очень прошу никогда, никогда не позволять себе ничего подобного. Простая - моя фамилия. Клавдия Федоровна Простая. Медицинская сестра.

Никодимов: Как у нас интересно! Есть Мудрый, правда он теперь не очень мудрый, потому что напился пьяным. Теперь Простая есть. От того, что простая - дерется.

Мудрый: Егор, я вас предупреждал, я никогда не пью. Я выпил только чтобы сделать вам приятность.

Никодимов: Опять "приятность". Вот не люблю я этих ваших премудростей. Я же тебя спрашивал, лечился ты или нет? Зачем соврал?

Мудрый: Я не лечился.

Никодимов: Да что я, студент что ли? Что я, алкашей не видел?

Лесистратицын: Перестань всех терроризировать. Сядь и успокойся.

Никодимов: (Садится.) Вот как-то воздействуешь ты на меня, Лексеич. Сам не пойму почему. Сам себе удивляюсь. Или говоришь ты спокойно, или вреда в тебе нет. Не было со мной такого. Я вообще-то жесткий.

Лесистратицын: Ты уже говорил.

Все рассаживаются по местам.

Простая: (Рассматривая букет.) Какая прелесть. Вот только поставить некуда.

Лесистратицын: А мы поставим его в мою кружку.

Никодимов: Из чего пить будешь, Лексеич?

Лесистратицын: Я больше пить не буду. Чай буду пить.

Никодимов: Жить становится лучше, жить становится веселее. Что же мне одному, что ли пить? Я один не могу.

Лесистратицын: Вот и хорошо. Трезвость - норма жизни.

Никодимов: Вот не люблю я этих штучек. Мало того, что сами себя закрыли, еще и водку добровольно пить отказываемся. - Пей, Никодим, не хочу! это же если кому рассказать?!

Простая: Я выпью с вами, Егор. Попозже выпью. У меня теперь настроение прекрасное. Казалось бы, какая малость, букетик осенних листьев, а на душе так хорошо стало. Вот думаю я сейчас, может быть это последняя осень и последний букетик осенних листьев. Надобно спросить у проводницы, может быть, у них есть утюг? Должен же быть у них утюг. Мне очень нравится запах, который исходит, когда проглаживаешь листья. Что-то из детства. У меня мама делала такие сухие букеты, и они стояли до следующей осени. Так красиво было.

Лесистратицын: Все будет хорошо. Вот увидите, все еще будет хорошо. Так всегда бывает, - плохо, плохо, еще хуже, а потом, как будто дождь прошел, - облегчение и впереди только исполнение желаний.

Простая: (Вздыхает.) Ничего уже не будет, конец света.

Лесистратицын: А второе пришествие? Вы забыли о спасении.

Никодимов: Постучатся к нам в дверь ангелы и скажут, - Все, ребята, кончились ваши страдания, мы тут с шефом посоветовались и решили, люди вы хорошие, пойдемте с нами в рай, тут недалеко. Каждому - коттедж с бассейном и много красивых ласковых жен, в вашем, мадам, случае - мужей.

Мудрый: Конец света не происходит в одночасье, и не разом мы предстанем перед спасителем. Конец света - процесс длительный и начался уже давно. Со времен первого греха.

Никодимов: Очнулись, Марк Наумович?

Мудрый: Я немного дремал, что-то в сон потянуло.

Никодимов: С чего бы это?

Мудрый: Не стоило мне пить водку. Будьте так любезны, Егор, передайте, пожалуйста, чаю.

Никодимов: (Передает Мудрому чай.) Да, пожалуйста, плачу по долгам, только сдается мне, Марк Наумович, что сей чай не очень хорош. Жидковат, знаете ли. (Смеется.)

Мудрый: Мне только погреться немного.

Никодимов: Не дрейфь, Наумыч, я заварки раздобуду, настоящего тебе заварю.

Мудрый: Вы хотите изготовить чифирь? Я чифирь не могу. Меня от крепкого чая тошнит.

Никодимов: Опять не слава Богу. Ты и от водки отказывался.

Мудрый: Нет, нет, в самом деле, больше никаких экспериментов. (Делает глоток.) Ах, хорошо.

Лесистратицын: Мне кажется, мы неверно трактуем Конец света. Конец света - часть жизни каждого человека.

Перед смертью. Когда мечты тускнеют, становятся сухими и шершавыми, как вот эти осенние листья. Потом люди и предметы темнеют, потом наступает необыкновенная, строгая и величественная тишина и, вдруг, тоненький, откуда-то издалека крик ребенка. Это - спасение, новая жизнь. Все это у каждого случается по-своему, в свой срок.

Никодимов: А что же нас всех тут скопом собрали?

Лесистратицын: Многие великие цивилизации испытывали упадок и каждый раз казалось, все, больше ничего не будет, весь мир погибает вместе с ними. Но все начиналось сначала. Это - как прибой.

Простая: Простите, а кто вы по профессии?

Лесистратицын: А что?

Простая: Мне кажется вы - очень талантливый человек.

Лесистратицын: Когда-то был литератором. А что касаемо таланта, знаете, что такое талант? Талант - это пропасть, на дне которой тлеет зеленый огонек.

Простая: Зеленый огонек. Как красиво. А почему вы перестали писать?

Лесистратицын: Просто люди перестали читать. А зачем писать, когда никто не читает?

Мудрый: Вы не правы, что люди перестали читать. Читать перестали только те, кто и не читал никогда.

Лесистратицын: Таковых с каждым годом становилось все больше и однажды их стало большинство.

Мудрый: Я понимаю, что у вас теперь скверное настроение, но у кого теперь не скверное настроение? Однако, уныние - великий грех.

Лесистратицын: А кто вам сказал, что я пребываю в унынии? У меня неплохое настроение. Со мной рядом красивая женщина, милые собеседники. Я - в поезде. С детства любил поезда. Завалишься себе на полочку и слушаешь, - "Ту - тух, ту - тух... ту - тух. Ту - тух...". Хорошо.

Никодимов: (Закрывает глаза.) Лексеич, постучи еще?

Лесистратицын вновь имитирует стук колес.

Постепенно к нему присоединяются остальные. Кажется, что поезд ожил.


Картина вторая


Наши герои у костра, недалеко от своего вагона.

Такие же костры вдоль всего поезда золотыми огнями вторят друг другу.

Запах вечера и копченой картошки.

Костром распоряжается Никодимов. Он подбрасывает сухие ветви, длинным прутом тормошит наливающиеся силой уголья, что-то бормочет.

Мудрый: Вы колдуете, Егор?

Никодимов: С чего это?

Мудрый: Разговариваете сами с собой. Наверное, заклинания нашептываете?

Никодимов: Матерюсь.

Простая: Материться нехорошо.

Никодимов: Это - кому как. Кому нехорошо, а кому и полезно.

Лесистратицын: А что, собственно, случилось, уважаемый?

Никодимов: Не могу я. Не в своей тарелке. Что же я молодой, здоровьем не обиженный молодой человек торчу здесь? Скука смертная. Так-то оно спокойно, никто меня здесь не достанет, но уж очень дорогая цена. Та же тюрьма, только кормежка лучше, да оно с головой-то и там питаться можно. Не вижу большой разницы. Не чую волю. Скоро водка кончится, потом деньги.

Простая: Я разговаривала с проводницей. Она сказала, что через неделю нам будут доставлять пайки. Через неделю состав полностью сформируется, и нам будут доставлять пайки.

Никодимов: Представляю себе эти пайки. Нет, это не для меня.

Простая: Проводница говорила, что нам предоставят работу, будут выплачивать деньги, а раз в неделю будут вывозить в город.

Никодимов: Организованно, на экскурсию под конвоем? Да и от города-то уже ничего не осталось.

Простая: Проводница говорила, что там некоторые магазины даже работают.

Никодимов: А кабаки?

Простая: Про рестораны она ничего не говорила.

Никодимов: А шаровни?

Простая: А что это такое?

Лесистратицын: Это бильярдные. Егор шутит.

Никодимов: Откуда такая осведомленность, Лексеич? Егор не шутит. Егор хочет в кабак и на бега. Егора красивые девушки ждут со слезами на глазах.

Лесистратицын: Что же ты сюда отправился?

Никодимов: Такова была суровая необходимость. Ушел от злых людей. А теперь думаю, лучше плохо воевать, чем хорошо прятаться. Надо бы мне в город на индивидуальную экскурсию с большим и пыльным мешком.

Простая: Это очень опасно.

Лесистратицын: Настоящие герои ничего не боятся.

Никодимов: Напрасно вы так думаете, товарищ. Настоящие герои очень боятся скучной жизни. А с вами скучно, У вас даже украсть нечего.

Простая: Здесь нас охраняют.

Никодимов: Кто и от кого вас охраняет, наивная душа?

Лесистратицын: Это нам не положено знать, но раз охраняют, значит так нужно.

Никодимов: Чушь какая-то.

Мудрый: Э-э-э, не скажите, Егор, охрана - это порядок. Может быть, они и не знают, откуда и какой напасти ждать, но, судя по тому, как здесь все организованно, они достаточно подготовлены ко всему. А это очень и очень важно. Охраняют аккуратно, я даже не слышу выстрелов. Аккуратность должна быть во всем. Вот моя покойная жена Розочка говорила мне, - зачем ты, Марк, хранишь все эти бумажки? И двадцатилетней давности и тридцатилетней давности, кому, скажи мне, они будут нужны? А я и отвечал, - Розочка, мы не знаем, что будет завтра. Мне нужно и я храню.

А теперь ответьте мне, Егор, как я, старый больной еврей, смог попасть в одно купе с вами, молодыми цветущими людьми? Почему я жив, когда стольких юных не стало? А потому что, когда меня вызвали, я взял с собой в первую очередь не одежду, не пищу, а все свои бумажки и их прочитали, и у них не стало вопросов, и они поняли, что этот старый, больной, но ко всему готовый еврей борозды не испортит. А может быть и пригодится. Может быть, никто уже не сможет навести порядок в их бумажках. А он сможет. А теперь ответьте мне, что было бы, если бы я сходил с ними в туалет, как мне советовала покойница Розочка? Если они умные люди, а я вас уверяю, среди них встречаются такие, они все предусмотрели. Они знают от кого и как охранять, если даже пока и не от кого охранять. Хотя такого быть не может в свете происходящих повсеместно событий.

Никодимов: Они добра в суматохе натырили, добро и охраняют от таких же, как они.

Мудрый: Пусть они охраняют добро, но за одно охраняют и нас. Это замечательно, когда есть что охранять.

Никодимов: У кого бы узнать, что на самом деле происходит в городе? К проводнице, что ли подкатиться?

Простая: Что происходит, конец света происходит.

Никодимов: Какой конец света? Болтовня!

У дальнего костра слышны возбужденные голоса, брань.

Отделяется чья-то фигура.

Приближается к нашим персонажам.

Лесистратицын: Кажется, к нам гость.

Простая: Проводница говорила, что нам ни с кем пока нельзя вступать в контакт. Это опасно.

Никодимов: А с ней можно? (Смеется.)

Простая: Не смешно.

Никодимов: (Машет рукой.) Иди к нам, браток. Вот у него что-нибудь и узнаем. Иди, иди сюда!

К костру подходит одетый в хламье нечесаный маленький человек с живописным синяком под глазом.

Никодимов: Садись, браток, поешь картошечки печеной.

Гога: Вот, добрые люди. Дай вам Бог здоровья.

Никодимов: О, да тебя что-то трясет всего. Замерз или с похмелья? Выпьешь водочки?

Гога: Добрые люди. Дай вам Бог здоровья.

Никодимов наливает Гоге полный стакан водки, тот выпивает его залпом.

Никодимов: Полегчало?

Гога: Дай Бог здоровья.

Лесистратицын: Как звать вас?

Гога: (Обжигаясь, ест картошку.) Гога. Все зовут меня Гогой.

Простая: А вы из какого купе?

Гога: Я не из поезда. Я - сам по себе. Скиталец. Мне в поезд нельзя.

Лесистратицын: Почему?

Гога: Скиталец я, меня не любят, каменьями бросаются.

Никодимов: За что?

Гога: Я правду всю знаю, говорю об этом, а им не нравится. Вот и не любят за это. Грозились убить, да только убить меня нельзя.

Никодимов: Любого убить можно.

Гога: Любого можно, а меня - нельзя. Уже пробовали.

Лесистратицын: И стреляли?

Гога: И стреляли, да что толку, ранка затянулась и все. Только поболела немножечко.

Лесистратицын: Какую же вы такую правду знаете?

Гога: Всю правду знаю.

Лесистратицын: Например.

Гога: Например знаю, что фамилия твоя Лесистратицын, что был ты писателем, а точнее, считал себя таковым, а писателем не был никогда. Торопился больно, очень уж торопился. Да так, в спешке интерес растерял, устал. А было тебе дано. Большой аванс давался, деньгами да славой. А ты не выдержал. Пьянствовал много. А теперь не пьянствуешь, а писать уже не умеешь.

Лесистратицын: Ты мог слышать про меня. Про меня много говорили, и слухов много разных ходило.

Гога: Нет, я до того как к костру подошел, тебя не знал.

Лесистратицын: Странно.

Гога: Ничего странного в этом нет, и про жену твою знаю, и про маму.

Лесистратицын: Вот про это не надо.

Никодимов: А что это ты. Лексеич, затыкаешь его? Вообще-то здесь только одиноких собирают.

Гога: Это они делают вид, что одиноких собирают. Они одиноких по документам собирают. Ошибаются. Но вообще-то кто хочет ошибаться, тот и ошибается. Настоящих одиноких они не собирают, им не распознать их. А он как раз по-настоящему одинок, писатель-то ваш. Но настоящих одиноких не они, другие собирают. Но вы их еще не видели.

Лесистратицын: Какие - такие другие?

Гога: А это вам непонятно будет. Да я и объяснить не смогу, потому что понять это человеку невозможно.

Простая: А вы попытайтесь.

Гога: Что же вам рассказать про всадников, которые ждут часа своего?

Простая: А какого часа они ждут?

Гога: Этого никто не знает. Этого и я не знаю. И что это за всадники никто не знает. Может быть вот он - всадник. (Указывает на Никодимова, заливисто и некрасиво смеется.) Можно еще картошечки?

Простая: Кушайте на здоровье.

Никодимов: Это потому что у меня ноги кривые что ли?

Гога: Ноги кривые, вот и ходишь по кривой. (Смеется.) Добрые люди, дай вам Бог здоровья. (Жадно ест.)

Никодимов: Слушай, Гога, ты наверное в городе бываешь?

Гога: А как же, не бывал бы, с голода бы помер. Не все подают как вы. И вы не больно-то подавайте, не воздастся.

Никодимов: Значит туда можно пробраться.

Гога: Можно. А кривой дорожкой-то нет ничего проще.

Простая: Не подначивайте его, он не знает как там опасно.

Гога: Здесь опасно.

Лесистратицын: Зачем же вы сюда ходите?

Гога: Правду людям говорить. Они меня не любят, а я их люблю. Такое мое предназначение. Скучно без людишек на свете белом будет, совсем скучно. Вот я и жалею их, а они в меня каменьями.

Простая: Скажите, Гога, это - конец света?

Гога: Боже упаси! Какой - такой конец света?! До конца света еще ох как долго. Некоторым людишкам конец, тем, что сами себя едят.

Простая: Как это, сами себя едят?

Гога: Болезнь такая. Они сначала друг дружку ели, а когда их мало осталось и им страшно стало, принялись сами себя есть. К человеченке-то привыкли. Думают, съем кусочек, не убудет. А оно каждый день по кусочку надолго ли хватит? Им бы вас поесть, да вы - для них нехороши. У них от вас несварение и боли. В вас мясо уже нечеловеческое. Они уже и не думают, что вы - люди, потому вас в угол в тень и поставили. Разобрали по поездам, деток с детками, работных с работными. Всем хорошо. Вы им не мешаете. Думаете, что они вас охраняют, ведете себя: покорно. Вот такой получился порядок.

Простая: Так что же, по-вашему нас охранять не от кого?

Гога: Охранять всегда есть от кого. Вот хоть друг от друга. А ну, как беспорядки какие вершить надумаете?

Простая: Неправду вы говорите, я видела на фотографиях, сколько людей погибло. И так мертвых видела издалека.

Гога: То-то и оно, что издалека. А фотографию можно любую сделать. Вот царь уже месяц как умер, а фотографии его до сих пор делают.

Простая: Не может быть.

Гога: Нынче все может быть. Я таких птиц видывал третьего дня, что и не водились никогда на земле. А теперь летают, кричат страшными голосами, птенцов величиной с доброго теленка высиживают. А вы говорите, не может быть.

Никодимов: Слушай, браток, а ты не мог бы мне дорогу в город показать?

Гога: Отчего, же не показать, можно вместе пойти, только добычу пополам.

Лесистратицын: Какую добычу?

Гога: Как же какую? Мы же в город собираемся, там добычи много.

Простая: Так в город же, не на охоту.

Гога: Охоты теперь совсем нет, а в город все одно идти придется. Кушать же вам захочется?

Простая: Нам пайки выдавать будут, мы работать будем.

Никодимов: Наивная душа.

Гога: Она тоже одинокая, может быть, её и подберут.

Никодимов: Когда поедем?

Гога: А мы уже в пути, только ты не замечаешь. Уже и заваруха начинается.

Лесистратицын: Какая заваруха?

Гога: Настоящая, со стрельбой. (Где-то далеко слышен выстрел.) Слышите? (Смеется.)

Лесистратицын: А вы, Гога, оказывается революционер?

Гога: Какой революционер? людей люблю и только. Никодим, надо раздобыть орудие.

Никодимов: (Потирает руки, наливает Гоге водки.) На-ка, выпей водочки еще.

Гога: Спасибо, я не пью.

Никодимов: Ты же только что пил.

Гога: То вода была.

Никодимов: Вода сорок градусов.

Гога: А ты сам попробуй.

Никодимов: (Выпивает.) Точно, вода.

Гога смеется.

Гога: Вот, Никодим, ничему не верь, пока не попробуешь. Так и живой будешь, и сытый.

Никодимов: Ты что, черт с водкой сделал?

Гога: Крепости лишил. Вот так и вас крепости лишают.

Никодимов: Делай обратно.

Гога: Нынче все дороги в одну сторону. (Смеется.)

Мудрый: Что вам от нас нужно?

Гога: Ничего. Вы сами меня пригласили. А у тебя старичок, судьба незавидная, зря ты сердишься. Тебя не любят так же, как и меня. Незавидная судьба.

Мудрый: Рады тому, что имеем.

Гога: Ох, незавидная.

Лесистратицын: Кажется, я понимаю, за что в вас каменьями бросают.

Гога: Я же говорил, за правду.

Простая: Вы нас так испугали.

Гога: А вы и без меня напуганы.

Появляются фигуры военных. Спешно приближаются к костру. Слышны их возбужденные голоса.

Простая: Кажется вас разыскивают.

Гога: Да уж вижу. Спасибо за хлеб-соль, добрые люди. Мне пора. Никодим, достань оружие, коли жить хочешь. Не забудь, все дороги - в одну сторону.

Гога подпрыгивает и возносится в вечернее небо.

Лесистратицын: (Улыбается.) Ну что, Егор, пропала охота в город идти?

Никодимов: (Растерянно смотрит на руку.) Он у меня часы украл, сука! Надо же, у кого?! У меня часы украл?!

Ну, погоди, я тебя еще встречу, ты здесь видать постоянно крутишься!

Простая: А вас нисколько не удивило, что он летает?

Картина третья


Рассвет.

Лесистратицын и Простая на берегу крохотной речки.

Простая: Как хорошо, Анатолий Алексеевич, что вы привели меня сюда. Мне теперь кажется особенно родным каждый кусочек природы. Трава, камыши, листья, не хочется прощаться со всем этим.

Лесистратицын: У вас упадническое настроение. Одурачили вас всеми этими россказнями про конец света. Наступит зима, потом снова весна, все как всегда. Вот слушайте Гогу. Он большой оптимист.

Простая: Гога - мошенник, неприятный тип.

Лесистратицын: Интересная личность. Кажется, что он действительно неуязвим. Такие создания выживают в любых катаклизмах. Он чувствует себя весьма комфортно.

Простая: Как можно чувствовать себя комфортно, когда нет дома, близких людей, чистой одежды?

Лесистратицын: А вы знаете, такое существует. Я бывал в подобной ситуации. Со мною много что в жизни происходило. Случалось, что при таком положении я даже испытывал некое наслаждение, торжество. У меня ничего нет, а мне ничего и не нужно. На первый взгляд, кажется - бравада, ан, нет. Настоящее наслаждение. Полная иллюзия свободы.

Простая: Это - когда вы перестали писать?

Лесистратицын: Не только, многие вещи исчезли из моей жизни, уступив место новым легким ценностям. И эти новые ценности, очень простые по своей сути, волновали меня не меньше. Иногда казалось, что вернулось отрочество. Именно подростковый возраст. Какие женщины любили меня в это время?! А в каких женщин я влюблялся?! Все случалось быстро, безоглядно, диковинно. Получал я и тумаки, но фонари мои светились необыкновенным лунным светом. (Смеется.)

Простая: Все же писатель никогда не перестает писать, даже если он не записывает.

Лесистратицын: Клавдия Федоровна, как хорошо вы сказали? Ай, да умничка! Вы и сами не знаете, как хорошо сказали! (Порывисто обнимает Простую, но тут же, смутившись, отстраняется.)

Простая: Вы испугались меня?

Лесистратицын: Да нет, просто неловко как-то получилось, по-детски.

Простая: А мы и так похожи с вами на детей. Как будто сбежали с урока. Вот спохватятся нас, будет нам на калачи.

Лесистратицын: Давайте вернемся.

Простая: Нет, нет, мне так хорошо здесь. Так покойно. Будто бы ничего не произошло. Здесь так было и сто и двести лет назад. И потом - вы приятный собеседник. Знаменитость, говорите со мною запросто.

Лесистратицын: Не смейтесь надо мной, старым больным евреем, как сказал бы наш мудрый Марк Наумович.

Простая: Вы кажетесь мне таким одиноким. Что с вашей семьей?

Лесистратицын: Ее больше нет.

Простая: Погибли?

Лесистратицын: Нет, Бог милостив. Просто растворились в жизни. В один прекрасный момент сделались совсем прозрачными и растворились.

Простая: Плохо дело.

Лесистратицын: А по-моему, не плохо и не хорошо, так, как было предусмотрено.

Простая: Нет, нет, это плохо. Значит, не было любви.

Лесистратицын: Все было под этим небом.

Простая: Нет, нет, вы не знаете, что такое любовь. Любовь - это навсегда. Даже если и возникает новая, еще более сильная любовь, та, что была - не исчезнет. Они, эти разные любови, ругаются, мирятся, но живут вместе в одном человеке. Признайтесь, ведь вы же любите свою жену?

Лесистратицын: (Смеется.) Вот, проклятый Гога.

Простая: Вы меня не опасайтесь, я - человек надежный.

Лесистратицын: Нет, Клавдия Федоровна, жену я свою не люблю. Я, наверное, по-настоящему, никого не люблю. Любовь это то же вдохновение, а вдохновения, как видите, нет.

Простая: Не называйте меня больше Клавдией Федоровной. Вы подчеркиваете мой не девичий возраст.

Лесистратицын: (Смеется.) У вас очень девичий возраст.

Простая: А вы, наверное, Дон-Жуан?

Лесистратицын: Был когда-то.

Простая: А жена вас любит?

Лесистратицын: Думаю, что нет.

Простая: А мне кажется, любит. Какие вкусные котлеты в тесте она вам напекла в дорогу!

Лесистратицын: Это - мама. Она успела на север к сестре уехать. Там, говорят спокойнее.

Простая: А что жена?

Лесистратицын: Мы официально зарегистрировали любовника. Это сейчас запросто делается. Находишь трех свидетелей и регистрируешь. Она хотела в городе остаться. Марк Наумович прав, вдохновенно излагая свой трактат о пользе справок. Теперь я - независимый человек. Абсолютная свобода. Только что с этой свободой делать, не знаю. Теперь для меня свобода - тяжелая ноша.

Простая: А у вас нет с собой вашей книжки?

Лесистратицын: Я ненавижу свои книжки, а потому никогда не ношу с собой, у меня их и дома нет. Я так ждал первую, ночи не спал, а вот когда уже держал ее в руках, что-то во мне умерло. Наверное, перегорел. Не люблю свои книжки, они мне чужие.

Простая: Жаль, я бы почитала, мне интересно.

Лесистратицын: Уверяю вас, ничего интересного. Она любит его, он любит ее, им все завидуют, строят козни. Все умирают, а они живы - здоровы и счастливы.

Простая: Вы смеетесь надо мной?

Лесистратицын: Отнюдь. Так устроены все книжки про любовь, или влюбленные счастливы, а все вокруг умирают, или, наоборот, влюбленные умирают, а все вокруг счастливы. Правда, существует и третий вариант, когда никто никого не любит, никто не умирает и все несчастливы, но это уже - высокая литература.

Простая: А я люблю читать.

Лесистратицын: Вы очень доверчивый человек, Клава.

Простая: Да, я очень доверчива. Я не переношу, когда меня обманывают.

Лесистратицын: Этого никто не любит. Вы работали в больнице?

Простая: В госпитале для ветеранов.

Лесистратицын: Здесь вам найдется много работы.

Простая: Я хотела быть актрисой.

Лесистратицын: Вот как! Вы любите театр?

Простая: Очень. Я даже пыталась поступать в училище.

Лесистратицын: И что?

Простая: Как видите, нет данных.

Лесистратицын: Они вас не рассмотрели.

Простая: Не надо, Анатолий Алексеевич, вы так говорите, чтобы не обидеть меня. Я себя хорошо знаю.

Лесистратицын: Вы очень интересная женщина.

Простая: Давайте о чем-нибудь другом.

Лесистратицын: Я ни на что не намекал.

Простая: Тем более, предлагаю сменить тему. Кто такой Гога по-вашему?

Лесистратицын: Дался вам этот Гога? Шут гороховый.

Простая: Но вы же видели как он вознесся?

Лесистратицын: Нехитрый трюк. У него сзади резинка была привязана.

Простая: Не было у него никакой резинки. Я чуть позади него сидела и ничего не видела.

Лесистратицын: Вы не обратили внимания.

Простая: Да нет, я бы заметила.

Лесистратицын: Значит не было.

Простая: А как же он вознесся?

Лесистратицын: Стало быть летать умеет. Вот и весь фокус.

Простая: Никогда не видела, чтобы люди летали.

Лесистратицын: А кто вам сказал, что он - человек?

Простая: А вы думаете, он не человек?

Лесистратицын: Все может быть.

Простая: А кто же он тогда?

Лесистратицын: Гога.

Простая: Чудеса какие происходят!

Лесистратицын: Чудеса всегда были, только теперь мы их стали видеть. Прозревать начинаем.

Простая: Интересно. Страшно и интересно. Что еще предстоит нам увидеть?!

Лесистратицын: Много неожиданного и волнующего. Вот, взгляните на небо.

Простая смотрит на небо и замирает.

Простая: Господи, да что же это такое?!

Лесистратицын: Ничего особенного. Приближаемся к звездам.

Простая: Уже светло, а звезды. Такие огромные! Никогда не видела таких больших звезд!

Лесистратицын: Признаться, я тоже.

Простая: Обнимите меня, мне страшно.

Лесистратицын обнимает Простую.


Лесистратицын: Наступают времена, когда человеки будут разговаривать стихами.

Картина четвертая


Мудрый сидит у погасшего костра и прутиком играет с углями.

Подходят Лесистратицын и Простая.

Мудрый: Я с вами никогда больше уже не буду разговаривать.

Лесистратицын: Что случилось, Марк Наумович, что случилось, дорогой?

Мудрый: Я вижу, что вы вполне счастливы, что вам совсем-таки хорошо, и никому нет дела до старого больного еврея с больными ногами и грудной жабой. Никого не интересует, хочет ли Марк Наумович спать и нужен ли ему режим.

Лесистратицын: А где Егор?

Мудрый: Ваши глаза, Клавдия Федоровна, излучают счастье и я по-своему, в глубине души рад за вас, но должна же быть какая-то ответственность. Вы же прекрасно знаете, как я отличаюсь от вас, и что мне напророчил этот летун. Мне кажется, что раньше я его уже видел.

Лесистратицын: Да вы никак выпили, Марк Наумович?

Мудрый: Я вынужден таки был выпить, потому что я долго сидел на холодной земле и ждал своей смерти.

Простая: А где Егор?

Мудрый: Егор ушел искать лучшей жизни, что само по себе и не ново. Вы думаете, что когда вы ушли, простите за бестактность, крутить свою любовь, ваш неприятный Егор стал ухаживать за стариком? Ничего подобного. Он тут же ушел искать лучшей жизни.

Лесистратицын: Он что, пошел в город?

Мудрый: Он сказал, что пошел по грибы. И по какие такие грибы он пошел, скажите мне, и кто дал ему задание ходить по грибы? Не знаю, знаю только, что слышал ужасные крики, а это что-нибудь да значит. У вас нет шахмат?

Лесистратицын: У меня нет шахмат.

Мудрый: А вы умеете играть в шахматы?

Лесистратицын: Играл когда-то в детстве.

Мудрый: Я достану шахматы. Я наберусь смелости, пойду к начальнику и выпрошу у него шахматы. И буду играть с вами. И буду обыгрывать вас, чтобы вам хотелось отыграться, и вы сидели бы рядом, а не ходили в тревожное время гулять. /На глазах слезы./ Я за вас переживал. Вы ушли. Потом эти крики. Я так и думал, что вас убили. Грешно так говорить, но если убьют Егора, то это будет закономерно. Он сам ищет смерти, но вы, умный человек, зачем вы лезете на рожон?

Простая: (Обнимает Мудрого.) Этого больше не повторится, дорогой Марк Наумович. Если бы мы знали, что Егор бросит вас одного, ни за что не ушли бы.

Лесистратицын: А почему вы не пошли в купе?

Мудрый: Мне страшно одному в купе, я бы все равно не уснул. И, потом, там душно. И что мне оставалось делать? Конечно же, пришлось выпить водки. Клавдия Федоровна, вы медицинский работник, скажите мне, только честно, я не стану алкоголиком?

Простая: (Смеется.) Не станете.

Мудрый: Вы не смейтесь. У меня появился симптом.

Простая: И какой же симптом у вас появился?

Мудрый: Кажется мне понравилось.

Простая: Это плохо, но не смертельно. (Смеется.)

Мудрый: Конечно, вам смешно, а мне хотелось плакать. Этот бандит, Егор - совершенно безответственный человек. Он еще накличет на нас неприятности.

Лесистратицын: Что он сказал, когда уходил?

Мудрый: Да ничего не сказал. Шутил, пошел, говорит, проверять грибы. А ты, говорит, сиди и жди меня, и никуда не уходи. А, поскольку, говорит, ты - алкоголик есть, вот тебе водка, чтобы грустно не было. А может быть, его уже и в живых нет?

Лесистратицын: Ладно, Марк Наумович, пойдем в купе.

Мудрый: Егор велел здесь ждать.

Простая: Вы простынете, идемте.

Мудрый: Я обещал не двигаться с места. Посидите со мной немного, Вы умеете разводить костер?

К костру стремительно подходит проводница.

Проводница: Четвертое купе?

Лесистратицын: Да.

Проводница: Светлана, можете запросто называть меня Светланой.

Лесистратицын: Очень приятно, Лесистратицын.

Простая: Клавдия.

Проводница: Значит вас звать Клавдией?

Простая: Да, а что?

Проводница: Нет, ничего. Так себе имечко.

Простая: Обыкновенное имя. Хорошее имя.

Проводница: Конечно, куда теперь деваться. А Егора Полуэктовича еще нет?

Мудрый: Пока нет.

Простая: Мы ждем его.

Проводница: Вы ждете его? Именно вы?

Мудрый: Мы все ждем его.

Проводница: А вы тот самый Марк Наумович?

Мудрый: Да, тот самый. А что вы подразумеваете под "тот самый"?

Проводница: Командование состава думает о вас.

Мудрый: Отчего же я удостоился такой чести?

Проводница: Вы сами все прекрасно знаете.

Мудрый: Боже мой, вы не могли бы говорить яснее?

Проводница: Вам надлежит написать подробную биографию в трех экземплярах, а так же перечень близких, знакомых, друзей по прежней жизни.

Мудрый: Но я же подавал все документы.

Проводница: Документов очень много. Командование запуталось в них. Запуталось и очень заинтересовалось вашей личностью.

Мудрый: Ничего особенного в моей личности нет.

Проводница: Командованию виднее. Мое дело довести до вашего сведения. Советую не терять времени, проволочка может вызвать подозрения.

Мудрый: Боже мой, Боже мой!

Проводница: Да не волнуйтесь вы так, может быть, все обойдется.

Мудрый: Может быть? А может быть, что и нет?

Проводница: Вы странно взволнованы.

Мудрый: А как же мне не волноваться?

Проводница: Думаю, Никодимов должен появиться с минуты на минуту. Хоть и времени нет, подожду его здесь с вами. А то мы так и будем бегать с ним друг за другом.

Лесистратицын: А вы уже бегаете друг за другом?

Проводница: Вы же писатель, если не ошибаюсь? Должны понимать, когда говорят иносказательно. Он, может быть, и не знает, что я его ищу. Пусть это будет ему сюрпризом.

Лесистратицын: Вы знакомы?

Проводница: Конечно, я уже заходила к вам в купе. Теперь мне хочется познакомиться с ним поближе. Я буду опекать его. Вас это не смущает, милая Клавдия?

Простая: А почему это должно меня смущать?

Проводница: Вот и правильно. У вас все равно теперь нет никаких шансов.

Простая: Каких шансов?

Проводница: Никаких.

Лесистратицын: А откуда вы знаете имя-отчество Никодимова?

Проводница: Кто же этого не знает?

Лесистратицын: Он что-нибудь натворил?

Проводница: А вы что же не в курсе?

Мудрый: Мы ничего не знаем, мы сидим у костра и ни с кем не разговариваем, как было приказано.

Проводница: Это хорошо, если не лжете.

Мудрый: Боже мой, Боже мой!

Проводница: Егор Никодимов - необыкновенный человек. Весь состав гордится им. Вы и не подозреваете, как вам повезло, что вы оказались его спутниками.

Лесистратицын: Это уж точно.

Проводница: Он выследил и изловил необыкновенное животное, уже давно вселявшее ужас и сеявшее панику среди пассажиров. И сделал это один, представьте себе, один! Как он мог это сделать? Командование разрабатывало план операции около двух недель. Он же справился без посторонней помощи. Фантастика! Капитан Кравчук даже прослезился. Да, собственно, все плакали. Настоящий герой! Вы бы видели, как встречали его люди, когда он бесстрашно вел обузданного уже зверя вдоль состава? Он казался всем Богом.

Лесистратицын: А что за животное-то?

Проводница: Огромных размеров животное на крепких длинных ногах, с шеей столь гигантской, что голова едва виднеется в облаках. Шкура устрашающей расцветки. Желтоватая, покрыта коричневыми пятнами. Единственное, что я не рассмотрела, есть ли у него крылья. Думаю, должны быть.

Мудрый: Это похоже на жирафа.

Проводница: Это ни на что не похоже.

Лесистратицын: А вы видели когда-нибудь жирафа?

Проводница: Мне это ни к чему. Знаю, что питается зверь исключительно людьми.

Мудрый: Жирафы травоядные.

Проводница: Вы теряете время.

Мудрый: И неужели человечество за века существования не могло придумать что-нибудь новенькое, кроме биографий и списков?

Проводница: У вас будет возможность обсудить это с капитаном. Ну что же его нет? Так я его и не дождусь, у меня работа. Я приду позже. Передайте ему привет. Слышите, Клавдия, я еще вернусь. А вы уж постарайтесь, Марк Наумович, подготовить документы к моему Приходу. Это в ваших же интересах.

Мудрый: Боже мой, Боже мой!

Проводница спешно уходит.


Картина пятая


К нашим персонажам присоединился тучный нескладный человек в очках с толстыми линзами. Он угощает их горячим кофе из своего термоса.

Голоногов: Не верю, что вы не узнаете меня. Меня теперь все знают. И раньше знали, но знали скандально. Невежественные люди глумились над моей Теорией африканизации, считали меня сумасшедшим, но теперь все встало на свои места. Все благодаря нашему герою. Викентий Голоногов. Неужели не приходилось слышать?

Лесистратицын: Нет, не приходилось.

Голоногов: Я уж думал, нет ни одной собаки, чтобы не слышала. Много было скандалов,- Как же так, жирафы в России, бегемоты в России, не может быть! А я им,- Может. И будет. И непременно будет. И новые племена народятся. И будут у нас вместо бомжей-алкашей свои трудолюбивые русские негры, послушные и безропотные! Только капитан Кравчук меня поддержал и спрятал от завистников. Единственное, я не предполагал, что все произойдет так быстро. Как безграмотны наши люди! Они думают, что жираф питается людьми. (Смеется.) Боятся к нему подходить. (Смеется.)

Мудрый: Что же теперь будет Егором?

Голоногов: Я думаю, что его отпустят. Не поднимется рука расстрелять. Народ будет возмущен, все видели, как он приволок жирафа. Они считают его своим спасителем. Наконец, он единственный владеет техникой отлова. А жирафы теперь, ох, как нужны для исследований. Новый подвид. Вам не кажется нескромным, что я назвал его Викентием Голоногова? Мне кажется, что это справедливо. Я выстрадал годами унижений это название.

Лесистратицын: А вас не смущает, что вы несколько не похожи со своим тезкой?

Голоногов: Пржевальский тоже отличался внешне от одноименной лошади, однако, если бы не эта самая лошадь, мало кто теперь вспомнил бы его имя.

Мудрый: За что же арестовали Егора?

Голоногов: Он герой. Он - национальный герой, но нельзя же так не уметь себя вести. Я многое, конечно, списываю на то, что он был не трезв, но теперь здесь трудно встретить совершенно трезвых людей. Время такое. Целое поколение вымирает. Однако никому в голову не приходит такие бредовые идеи. Он хотел убить Викентия и замариновать мясо на шашлыки. Оказывал сопротивление властям, непечатно выражался, даже плюнул мне в лицо, не зная толком, кто я. Капитан Кравчук - мудрый человек, большой военачальник. Он не позволит расстрелять охотника на жирафа. Думаю, что в скором времени он отпустит его и, может быть, даже вознаградит. И потом, за него хлопочет очень и очень влиятельная женщина.

Лесистратицын: Светлана?

Голоногов: Да, а вы знаете Светлану?

Лесистратицын: Она - наша проводница.

Голоногов: (Смеется.) Проводница?

Лесистратицын: Да, она представилась как проводница.

Голоногов: Это не совсем так. Я бы даже сказал, что это совсем не так. Я не скажу вам, кто она, но вам надо быть с ней крайне осторожными. Судьбы многих из нас зависят от ее расположения.

Мудрый: Боже мой!

Голоногов: Вот и "Боже мой"! А что, она часто появляется у вас?

Лесистратицын: Недавно была. Обещала вернуться.

Голоногов: О, тогда мне пора! Не нужно, чтобы она знала, что мы с вами разговаривали. Еще увидимся. (Уходит.)

Мудрый: Да, видимо в городе совсем не ладно.

Лесистратицын: Почему вы так думаете?

Мудрый: Зоопарк распустили. Видимо кормит нечем.

Картина пятая


Четвертое купе.

Мудрый: Моя биография. В пяти экземплярах. Вот я, Марк Наумович Мудрый, старый больной еврей, которому уже давно пора оказаться на том свете, оказался на самом краю этого. И была у меня работа, которую я не сказать, чтобы сильно любил, но выполнял честно, и была у меня семья, которую я сильно любил, но не так уж и хорошо все сложилось. И была у меня маленькая квартира, где мы доживали свой век с женой, и единственным праздником для нас были письма от дочери, которая писала редко, а потому жизнь текла медленно, и прожил я сто лет. Роза, которая должна была бы прожить много дольше меня, умерла. А все потому, что не верила в наше отделение связи и каждый день бегала туда справиться, может быть, они забыли принести письмо. Не нужно было торопиться. И я говорил ей об этом. Письмо придет тогда, когда ему положено прийти, и не надо торопиться, и вообще торопиться никогда. Всему свой срок. Теперь не видать мне ни Розы, ни писем, как своих ушей. Я долго работал, я очень долго работал, и за все мои труды у меня есть одна единственная грамота и множество шишек, как у подосланного вами Гоги. Друзей у меня не осталось. Кто умер, а кто своевременно уехал, а потому описать их никак не смогу. Я пенсионер, но, учитывая тот факт, что по велению времени, пенсии теперь не выплачиваются, хотел бы продолжать работать. Я был бухгалтером, имею некоторый опыт, но память уже не та. Мог бы выполнять более простую работу, скажем, кормить жирафа. Жирафов я боюсь меньше, чем людей и даже люблю. Мне кажется, что мне удастся найти с ним общий язык. Убедительно прошу оставить меня в списке живых, так как очень хочется узнать, чем все это кончится.

Дата, подпись.


Действие первое


Картина первая


В четвертом купе Никодимов и проводница.

У Никодимова перевязана голова таким образом, что он не может видеть.

Проводница, обжигаясь, пьет чай.

Никодимов: Что там за окном?

Проводница: Мой герой проснулся?

Никодимов: Я не спал.

Проводница: Но ты не отвечал на мои вопросы.

Никодимов: Не хотелось.

Проводница: А теперь ты проснулся?

Никодимов: Я не спал.

Проводница: Что желает мой герой?

Никодимов: Он желает спать, но не может уснуть.

Проводница: Может быть он желает меня?

Никодимов: Он желает спать, но не может уснуть.

Проводница: Никодим, я надоела тебе? Подумай, прежде чем ответишь.

Никодимов: Не знаю.

Проводница: Ответ верный?

Никодимов: Нет.

Проводница: Ты солгал?

Никодимов: Да.

Проводница: Зачем?

Никодимов: Я испорченный человек.

Проводница: Так. Выходит, я надоела тебе?

Никодимов: Не знаю.

Проводница: Хочешь чаю?

Никодимов: Нет.

Проводница: Что же ты хочешь?

Никодимов: Узнать, что там за окном.

Проводница: Дождь, опять дождь. Дождь испортит нам весь праздник.

Никодимов: Почему бы не перенести праздник?

Проводница: Нельзя. Народ устал от буден. Народу нужен праздник. Капитан обещал народу.

Никодимов: Ты тоже хочешь праздника?

Проводница: Мне все равно. У меня есть ты.

Никодимов: И потом, ты же - не народ.

Проводница: Верно, я - не народ.

Никодимов: Ты - всемогущая.

Проводница: Я многое могу.

Никодимов: Останови дождь.

Проводница: Что?

Никодимов: Останови дождь, если ты - всемогущая?

Проводница: А вот этого я не могу.

Никодимов: Вот как? А я думал, что на свете нет ничего такого, чтобы ты не могла.

Проводница: Есть.

Никодимов: Слава Богу, значит ты - женщина. А бывает, что ты плачешь?

Проводница: Все бывает, но тебе этого знать не положено.

Никодимов: Почему?

Проводница: Потому что ты мужчина. Можешь использовать мою слабость.

Никодимов: Я без посторонней помощи теперь и чая выпить не могу.

Проводница: Вот и хорошо. Я поухаживаю за тобой. Хочешь чая?

Никодимов: Я хочу спать, но не могу уснуть.

Проводница: Может быть, ты хочешь водки?

Никодимов: Водки я не хочу.

Проводница: Ты за эти дни сильно изменился. Не пьешь, разговариваешь как-то странно.

Никодимов: Что значит странно?

Проводница: Не ругаешься матом.

Никодимов: Теперь бесполезно.

Проводница: Вот видишь. Все, что не делается, все - к лучшему. Ты теперь тихий, покорный.

Никодимов: За тем меня так и били. Жлобы!

Проводница: К тебе отнеслись гуманно.

Никодимов: Это ты называешь гуманным отношением?!

Проводница: Конечно, во-первых, тебя не расстреляли.

Никодимов: Кто знает, быть может, так оно было бы и лучше?

Проводница: Во-вторых, скажи мне спасибо, что тебя не оскопили. Голоногов настаивал.

Никодимов: Зачем?

Проводница: Ему для анатомического театра нужен детородный орган героя.

Никодимов: Спасибо. И как же тебе удалось его отстоять?

Проводница: (Смеется.) Я сказала, что мне он больше нужен.

Никодимов: Поправлюсь, удавлю его.

Проводница: Ты теперь никого не удавишь, мой герой. Я буду присматривать за тобой.

Никодимов: Тюрьма.

Проводница: Тебе не привыкать.

Никодимов: Если хочешь знать, я никогда не был в тюрьме.

Проводница: (Разочарованно.) Да?

Никодимов: Представь себе.

Проводница: А откуда же наколки?

Никодимов: В детстве баловались.

Проводница: Ну и что же, ты для меня все равно, герой. Викентия ты поймал, а ни кто-нибудь другой.

Никодимов: Его нечего было ловить. Он запутался в кустарнике и не мог выбраться.

Проводница: Не говори так. Никому больше так не говори. Накличешь беду.

Никодимов: Страшный сон. Послушай, а, может быть, мы на самом деле спим? Мне иногда кажется, что я проснусь, и все это кончится. Как ты думаешь, мы не спим?

Проводница: Нет, мы не спим.

Никодимов: Тогда я, кажется, начинаю понимать, почему это с нами происходит. Кажется, я знаю, за что мы наказаны. Мы все наказаны за то, что не настоящие. Я всю жизнь играл в этакого приблатненного парня. Со страху играл. Так было удобнее, безопаснее. Так было проще выжить. Лесистратицын играл в писателя. Он - тоже не настоящий. Простая, казалось бы, сама скромность. Глаза не решалась поднять. На самом деле просто хотела мужика... Не любви - мужика. Оттого с радостью согласилась стать проституткой с твоей подачи.

Проводница: Она работает в центре развлечений.

Никодимов: Это одно и то же.

Проводница: И я работаю в центре развлечений.

Никодимов: И ты - проститутка. Даже старик - не настоящий. Говорит, что не боится смерти, а сам, чтобы продлить это жалкое существование, чистит вонючую конюшню. Вот за что мы наказаны. И так же наказаны остальные бараны, по одному собранные со всего города. Вы знали, кого себе подобрать, фальшивых людей, оболочки людей. Над ними просто властвовать. (Закашливается.)

Проводница: Выпей воды.

Никодимов: Не хочу воды. Хочу спать.

Проводница: Ну вот, что, милый мальчик. В словах твоих есть доля истины, но, поверь мне, все это теперь - сотрясение воздуха. Ты можешь говорить все, что вздумается. Мне даже нравится, что ты, немощный, еще что-то там говоришь. Значит, есть в тебе что-то от героя, не зря я присматривалась к тебе. Пусть в зачаточном состоянии, но есть. От твоих слов ничего не изменится. Состав - это сила. Ты - в сравнении с составом, бесконечно малая величина. Каждый из вас - бесконечно малая величина. Ты ничего не можешь изменить. Ты можешь только испортить отношения со мной, а тем самым окончательно испортить себе жизнь. Беда твоя в том, что ты можешь нравиться как представитель мужского пола представительницам женского пола. Я запала на тебя.

Проводница: И в твоем нынешнем положении тебе ничего не остается, как отвечать мне взаимностью. По крайней мере, делать вид. Я этого очень желаю. Или тебе нравится другая женщина?

Никодимов: Никто мне не нравится.

Проводница: Вот и хорошо.

Никодимов: Ты меня тоже мало интересуешь.

Проводница: А вот это оставь при себе. Когда ты спишь со мной, я тебя интересую?

Никодимов: Я тебя не вижу.

Проводница: Это совсем не обязательно. Да, я думаю, со временем у нас будет ребенок.

Никодимов: Что?!

Проводница: Думаю, что у нас будет ребенок.

Никодимов: Зачем?

Проводница: А у меня никогда еще не было детей. Любопытно, что это такое. Голоногов сказал, вероятнее всего это будет мальчик. Негритенок. Я обожаю негритят, у них такие кудрявые шелковые головки.

Никодимов: У тебя в роду были негры?

Проводница: Африканизация. Голоногов сказал, что даже наверняка будет негритенок. Если хочешь, мы назовем его Никодимом.

Никодимов: Забудь это имя. (Пауза.) Я бы хотел прервать наши отношения.

Проводница: Подумай хорошенько. Я даю тебе времени до праздника. Ответ представишь в письменном виде в двух экземплярах.

Никодимов: Зачем в двух экземплярах?

Проводница: Один мне, на память, другой Голоногову, для отчетности.

Никодимов: Какой такой отчетности?

Проводница: Он отказался от экспоната для музея. Теперь должен отчитаться перед командованием.

Никодимов: Бред! Бред! Бред!

За окном свешивается голова Гоги.

Гога: Верно говоришь. Среди всего происходящего, единственное, я - не бред. Среди всех вас я один - настоящий. (Забрасывает в оконный проем большую рыбину.) Рыбный дождь пошел. Приготовь ему, Светлана, рыбку. Полезно. (Проводница с отвращением смотрит на рыбу.) Не бойся, не оживет и хвостом не ударит. Еще не время. Приятного аппетита. (Исчезает.)

Проводница: С наступающим тебя, мой герой. (Уходит.)

Картина вторая


В купе входит Мудрый. На нем темная спецовка. В руке огромная гирлянда разноцветных воздушных шаров.

Мудрый: Только взгляните, Егор, какая прелесть. Это нам к празднику воздушные шары выдали. Откуда они их взяли? Я уже тысячу лет не видел воздушных шаров. Кажется, что и забыл об их существовании. Какой вам больше нравится? Выбирайте любой, Егор, вы первый, еще никто не видел. Не хотите? Ну, как хотите. Не знаю, а мне очень нравится. Вот только они много места занимают, но ничего, мы попытаемся подвязать их кверху так, что они не будут мешать. (Принимается подвешивать шары.) Сегодня Викентий чувствует себя гораздо лучше. Даже немного поел. Такой интересный. Кажется, он совсем привык ко мне и даже понимает, что я ему говорю. Он тоже готовится к празднику. Для него закупили такие шелковые ленточки. Очень красивые. Вот только я не знаю, как я буду его украшать. Он такой высокий... Что-то случилось, Егор?

Никодимов: Гога рыбу принес.

Мудрый: Что он сюда повадился шастать?

Никодимов: Хотел рыбкой угостить.

Мудрый: Что же мы сами не соберем рыбы? 0на везде лежит. Рыбный дождь. Убирать не успеваем. Скоро такой запах начнется. Весь праздник испортит.

Никодимов: Наумыч, очнись, какой праздник?!

Мудрый: День освобождения.

Никодимов: Освобождения от чего?

Мудрый: Просто праздник освобождения.

Никодимов: Но должно же название что-нибудь обозначать?

Мудрый: Спросите у Лесистратицына.

Никодимов: Он не знает, я уже спрашивал.

Мудрый: Послушайте, Егор, перестаньте морочить мне голову. Вам что не хочется праздника?

Никодимов: О каком празднике ты говоришь, Наумыч? Ты не заболел ли часом?

Мудрый: Я не заболел. Я занимаюсь делом и устаю, как каждый человек, который занимается делом. А любой человек, когда устает, хочет, естественно, отдохнуть, хочет праздника. И я хочу праздника. Вы всегда чем-то недовольны. Вам все время что-нибудь этакое, не такое подавай. Вот вы и лежите теперь весь израненный, и слава Богу, что живой. А я, простите, целыми днями ухаживаю, то за вами, то за животным, которое вы притащили неизвестно откуда и неизвестно зачем, хотя Викентия я очень люблю, и, может быть, он на сегодняшний день является едва ли не самым близким мне другом. Скажите, вот этот шарик сюда подойдет?

Никодимов: Так почему праздник освобождения-то, Наумыч?

Мудрый: А идите вы к черту!

Входит Гога.

Мудрый: Этого еще не хватало. Что вы ходите сюда все время, что вам здесь медом намазано?

Гога: Что, Никодим, не стала она готовить тебе рыбку?

Мудрый: Заберите свою рыбку и уходите.

Гога: Что, старичок, к праздничку готовишься?

Мудрый: Готовлюсь.

Гога: Шарики развешиваешь?

Мудрый: Да, представь себе, развешиваю шарики.

Гога: А праздника - то никакого и не будет.

Мудрый: Это почему это не будет?

Гога: Все ждут конца света, а он не наступает. Теперь все ждут праздника, а праздника не будет. Теорема доказана.

Никодимов: Ты когда часы вернешь, урка?

Гога: На что тебе теперь часы, Никодим? Счастливые часов не наблюдают. А мне - польза. Я их в городе продал и неделю кушал хорошо. Отдохнул от бегов.

Никодимов: Подожди, я поправлюсь...

Гога: Ты уже не поправишься. Не нужно было с самого начала ломаться, хочешь, я схожу, рыбки пожарю?

Никодимов: Пошел ты.

Гога: Сейчас уйду. Мне долго здесь нельзя.

Мудрый: Да, тут не улетишь.

Гога: А тебе, старичок, жираф скоро голову откусит.

Мудрый: Жираф травкой питается.

Гога: Ну да, это какой-нибудь африканский жираф. А русские жирафы людишками питаются. Он потому у тебя и жрать отказывался поначалу.

Мудрый: Не откусит, мы с ним друзья.

Гога: Тогда кто-нибудь другой откусит. А всадников - то никак найти не могут. Ищут, ищут, а найти не могут.

Никодимов: Пошел ты!

Гога: Я тоже никак не могу пойти. Подожду еще немного и сам начну действовать.

Мудрый: Это в каком же направлении действовать - то вы намерены?

Гога: Все в том же, главном. Скоро узнаете. Скоро все переменится. Вот тогда, может быть, и наступит праздник.

Никодимов: Шел бы ты, Гога, голова уже от тебя болит.

Гога: Какой ты все таки грубый. Я тебе подарочек принес, а ты меня гонишь.

Никодимов: Да забери ты свою рыбу.

Гога: Меня от рыбы тошнит.

Никодимов: Ну! Я жду!

Гога: Ухожу, ухожу. (Берет рыбу.) Отдам еще кому-нибудь. Полезно. (Уходит.)

Никодимов: Послушай, Наумыч, ты не знаешь, о каких - таких всадниках он все толкует?

Мудрый: Я тоже не знаю, и знать не желаю.

Никодимов: Врешь, Наумыч.

Мудрый: Зачем Наумычу врать на старости лет? Я могу только догадываться, когда речь идет о словах сумасшедшего. Думаю, держал он в руках Новый Завет, думаю, читал откровение Святого Иоанна Богослова, думаю, слышал о четырех конях и четырех всадниках. Что-то может быть приснилось, что-то может быть нафантазировал. Не знаю. Я даже не знаю, сумасшедший он на самом деле или только представляется.

Никодимов: А что это за всадники-то?

Мудрый: Хорошего мало. Все предопределено, всему и всем по счетам предъявлено. Война. Смерть. Мало хорошего. Войны Гога ищет. Таким как он - война милое дело. Все друг дружке глотки грызть будут, а ему радость великая. Думаю большой завистник он. Нехороший человек.

Никодимов: Часы у меня украл.

Мудрый: Вот видите, Егор.

Никодимов: (Засыпая.) А мне те часы ох как нравились. У меня, может быть, в детстве самая большая мечта была свои часы иметь. И надо же, какая то мерзость посмела мои часы... Мудрый поудобнее укладывает Никодимова на полке.

Мудрый: Сон - это хорошо. Сон - это очень даже хорошо. Два ребенка мне на старости лет. И два беспокойных ребенка, надо сказать. В дождь хорошо спится. Мудрый укладывается на полке напротив.

Мудрый: А как чудно было бы, когда бы этот поезд не стоял на месте! Как хорошо было бы попутешествовать перед смертью! Купить на станции картошечки отварной с укропом, горячей еще, раков. Ехать, ехать и не бояться тоннелей.

Картина третья


Это место у реки уже знакомо нам.

Примечательно оно лишь для двоих - Лесистратицына и Простой.

Вот и теперь они здесь. Однако в их движениях наблюдается некая скованность, будто бы вовсе и не рады они этой встрече.

Быть может причиной неловкости является необычный, если не оказать нелепый наряд Простой? Ее наряд вызывающ и совсем ей не подходит. Короткое кричащее платьице, чулочки с пажиками, тропическая косметика. Этакий цветок из гербария юношеских бессонниц. На Лесистратицыне, напротив, строгий костюм и плащ.

Лесистратицын: Я не думал, что наша встреча будет вам так неприятна. Вы простите меня, я, наверное, что-то не так сделал.

Простая: Просто я не ожидала от вас, именно от вас этого.

Лесистратицын: Да что же такого я сделал?

Простая: Разве вам непонятно?

Лесистратицын: Нет.

Простая: Выходит, я ошиблась в вас. Только зачем? Если бы вы испытывали ко мне какую-то симпатию, вы могли бы уже давно дать понять мне. Все было бы иначе. Вы были приятны мне.

Лесистратицын: А теперь я вам неприятен?

Простая: Не знаю. Я ошарашена. Я не могла и предположить, что это окажитесь вы.

Лесистратицын: Мне нужно было увидеть вас.

Простая: Вам хотелось унизить меня?

Лесистратицын: Что вы, что вы, и в мыслях не было.

Простая: Впрочем, как я могу высказывать вам что-либо? Какое я имею право? Вы купили меня на два часа. Я в полном вашем распоряжении. Какова будет программа?

Лесистратицын: Не надо так. Я не знал иного способа увидеться с вами. Вы ведь теперь живете в другом вагоне. К нам вы не заходите.

Простая: Просто я знаю, что вы думаете обо мне.

Лесистратицын: И что же я думаю о вас?

Простая: Какая уж тут тайна?! Вам не понять логику моего поступка, да и не нужно понимать ничего. Если хотите знать, единственное, о чем я мечтала, это о том, чтобы никогда больше не встретиться с вами. Хотя, конечно, это - невозможно.

Однако я думала, если мы встретимся с вами где-нибудь на людях, я смогу сделать вид, что не знаю вас или не узнала. А вы вот как поступили. Ну что же, значит, мне нужно это пережить.

Лесистратицын: Я вовсе не осуждаю вас, поверьте мне. Я взрослый человек без особых комплексов. Я не знал, в чем заключается ваша работа. Центр развлечений. Ну и что? У вас там есть кафе, казино, много всего. Наша новая постоялица говорит, что все очень пристойно. Ведь она тоже работает там?

Простая: Никто не знает, где и кем она работает.

Лесистратицын: Да и Бог с ней.

Простая: Теперь вам все стало ясно?

Лесистратицын: Более или менее. И, как видите, я не упал в обморок.

Простая: Это плохо. Выходит, я вам совершенно безразлична.

Лесистратицын: Если бы это было так, я не стал бы тратить последние деньги на то, чтобы встретиться с вами.

Простая: Впредь не нужно тратить деньги. Я расскажу вам, как меня при надобности разыскать. Но почему здесь? Уже совсем холодно. У меня есть отдельное купе в спальном вагоне. Разве вам не сказали?

Лесистратицын: Я хотел встретиться с вами именно здесь.

Простая: Все же вы настроены сделать мне больно.

Лесистратицын: Нет - нет. И чем скорее вы забудете о своей работе, тем лучше для нас с вами. Вы можете забыть о своей работе? Хотя бы на время?

Простая: Постараюсь, но это - трудно.

Лесистратицын: Вам мешает ваш наряд?

Простая: Признаться, я до сих пор к нему не привыкла.

Лесистратицын: Мы сделаем вот что. (Снимает о себя плащ и надевает его на Простую.)

Простая: Я утонула в нем.

Лесистратицын: Действительно, стало совсем холодно.

Простая: А вы бывали здесь без меня?

Лесистратицын: Да, я провожу на реке много времени. С появлением Светланы совсем не хочется находиться дома. ДОМА. Вот видите, я уже называю нашу ночлежку домом. Человек, говорят, ко всему привыкает. Правда у меня это скверно получается. Я бы даже сказал, совсем не получается.

Простая: У меня тоже.

Лесистратицын: Что вас держит там тогда?

Простая: Я подписала бумаги. Я несу обязательства. И потом, все не так страшно, как представляется многим. Здесь очень много достойных и несчастных людей. Одно плохо, бесконечно пьют. Но их можно понять.

Лесистратицын: Часто бывает трудно?

Простая: Всякое бывает. Но мы же договорились?

Лесистратицын: Ах, да, простите, я так неловок.

Простая: Вы пойдете на праздник?

Лесистратицын: Не хочется.

Простая: Будут проверять по списку.

Лесистратицын: Я ничего не боюсь.

Простая: Вы смелый человек.

Лесистратицын: Теперь, может быть. Прежде не отличался особой смелостью.

Простая: А что, вечерами звезды здесь такие же большие как тогда?

Лесистратицын: Пожалуй, что нет. Хотя, наверное, не знаю. Я больше на воду смотрю. Так долго смотрю на воду, что когда перед сном закрываю глаза, она появляется вновь. Кажется, мы с ней окончательно подружились.

Простая: Как там Марк Наумович, не хворает?

Лесистратицын: Марк Наумович целыми днями пропадает у жирафа. Скорее всего, по тем же причинам, что и я.

Простая: Да, серьезная у вас соседка. Но она - несчастный человек. Мне кажется, у нее недавно случилось какое-то горе.

Лесистратицын: Почему вы так решили?

Простая: Она уже второй день смертельно напивается. Ни с кем не разговаривает, по-моему плакала.

Лесистратицын: У них не ладится с Егором.

Простая: Что же я про Егора не спросила? Как он?

Лесистратицын: Ничего не видит. Кормим, поим с ложечки. К водке не прикасается. Видимо здорово ему голову повредили.

Простая: (Смеется.) Надо же.

Лесистратицын: Вот вы уже и смеетесь.

Простая: Так что же теперь умирать?

Лесистратицын: И то верно. У вас все еще впереди.

Простая: Вы думаете?

Лесистратицын: Уверен.

Простая: Значит вам всего лишь хотелось поболтать со мной?

Лесистратицын: Не совсем так. Но об этом - позже. Сейчас давайте просто поболтаем.

Простая: (Настороженно.) Не совсем так? Тогда что же?

Лесистратицын: Я еще не готов. Может быть, я и не решусь.

Простая: Не решусь на что? Нет уж, вы говорите все сразу. Я не люблю недосказанности.

Лесистратицын: Нет, нет, потом.

Простая: Сейчас и только сейчас.

Лесистратицын: Вы умеете разгадывать сны?

Простая: Нет. В прежней жизни у меня была подружка. Та - увлекалась. Единственное, что я уяснила из ее рассказов, это то, что сны противопоставлены жизни. Вот, скажем, если сон плохой, неприятный, все будет хорошо и наоборот, если во сне все замечательно, жди какого-нибудь подвоха. Деталей не помню.

Простая: Вода, по-моему, что-то плохое. К болезни, что ли, точно не помню. Вы, случайно, не болеете?

Лесистратицын: Да нет, не болею. Видите, какой справный? (Похлопывает себя по животу.)

Простая: А почему вы спросили про сны?

Лесистратицын: Я сегодня видел сон. Так себе, ничем не примечательный. Как обычно, все нереально, но он запомнился мне и никак не выходит из головы. Наверное, сон знаковый. А вот у кого узнать, что он означает, придумать не могу.

Простая: Что за сон?

Лесистратицын: Когда я был маленьким, мы жили в родовой усадьбе на Сорочьей Горе. Когда-то весь дом принадлежал нам, а потом нас уплотнили. Все время въезжали и съезжали какие-то люди, но полдома так и оставалось нашим. У нас во дворе всегда жили охотничьи собаки. Дед был охотником. Сильный был человек. Собак любил беззаветно. Мы с ним ладили. Больше того, я был его любимцем. Он уже давно умер. А тут приснился. Стоит во дворе этой усадьбы в длинном черном пальто, было у него такое. А дом разрушен. Как после бомбежки. Какие-то фрагменты стен остались. Крыши нет, но по всему видно, что люди в доме живут. Вот стоит дед с тазиком молока и кормит собак. Так показалось мне сначала. А когда я присмотрелся повнимательнее, вовсе это и не собаки оказались, а лисицы. Кормит их и улыбается. Меня не видит. Лисицы жадно так молоко лакают, а молоко не кончается. Постоял, пошел в дом. А я еще долго наблюдал, как лисицы молоко лакают. Пока не проснулся...

Простая: Да, этот сон обязательно что-нибудь значит. Как же вам помочь? Я ведь не свяжусь с подругой. Она замужем, а значит, они где-нибудь в другом месте размещены.

Лесистратицын: Да это не так уж и важно.

Простая: Странный сон.

Лесистратицын: А вы, Клавдия, верующий человек?

Простая: Мне трудно ответить на этот вопрос. Я грешница большая.

Лесистратицын: Так уж и грешница.

Простая: Мне снять плащ? (Смеется.)

Лесистратицын: Это - невольный грех.

Простая: Самый настоящий.

Лесистратицын: Вот что, Клавдия... По-моему я решился.

Простая: На что?

Лесистратицын: Обратиться к вам со своей просьбой. Я уж и так, и этак думал, как бы избавить вас от нее, да что-то ничего на ум не приходит. Видимо, никак не обойтись мне без этого. Ну, ничего не поделаешь, решился, значит надобно идти до конца.

Простая: Не стесняйтесь меня. Просите все, что захотите. Я охотно помогу вам, если, конечно, это возможно.

Лесистратицын: Не знаю, не знаю. Быть может после того, о чем я вас попрошу, вы и знать меня не пожелаете. Но это произойдет только в том случае, если вы не захотите меня понять, не сможете меня понять...

Простая: Да что же за просьба такая?

Лесистратицын: Не знаю как сказать.

Простая: Говорите, как самому близкому человеку.

Лесистратицын: Так оно и есть.

Лесистратицын достает из кармана пиджака сверток, разворачивает его. Там револьвер.

В глазах Простой читается ужас.

Лесистратицын: Вот - револьвер.

Простая: Где вы его взяли?

Лесистратицын: Я украл его. Я долго вынашивал план как это сделать. Я в жизни не взял чужого. Мне было трудно решиться на это. Но все же я сделал это. И, кажется, никто этого даже не заметил

Простая: На что он вам?

Лесистратицын: Мне нужно умереть. Только не перебивайте и не отговаривайте меня. Я много думал. Видите, я совершенно спокоен, а значит все сомнения позади. Но существует одна очень скверная деталь. Я не могу сделать этого сам. И не могу объяснить вам почему. Только не из-за трусости. Хотя, может быть, и из-за трусости... Одним словом, не могу... Вы не возьмете грех на душу, потому что это я прошу вас об этом... Вам не грозит никакое наказание... Я приготовил перчатки, они там, в карманах в плаще... А потом вы вложите револьвер мне в руку, чтобы не было сомнений. Я и записку написал, (Достает.) вот - "В моей смерти прошу никого не винить...". Чтобы никаких подозрений. Ни у кого никаких подозрений. Прошу вас, пожалуйста, сделайте это для меня... Если хотите, я стану перед вами на колени... Пожалуйста, прошу вас, не отказывайте мне.

Простая: Какой ужас! Как вы можете?!

Лесистратицын: Умоляю, не нужно. Не отговаривайте меня. Если вы откажетесь, я все равно сделаю это. Мне не к кому больше обратиться.

Простая: Вы хотите что бы я...

Лесистратицын: Я знаю, как это трудно. Бесконечно прошу простить меня. Но поймите, это - необходимо. Я никогда никого ни о чем не просил.

Простая: Что же, может быть, вы и для меня выход нашли.

Лесистратицын: Нет - нет. На это я не согласен. Я не подумал об этом. Эгоист чертов. Нет, ни за что. Я беру свою просьбу назад. Забудем этот разговор

Простая: Не волнуйтесь. Я слишком люблю жизнь.

Простая поворачивается и медленно уходит.

Лесистратицын стоит, опустив голову.

Простая останавливается. Возвращается.

Простая: (Протягивает руку.) Давайте.

Лесистратицын: Нет. С этим все.

Простая: Давайте револьвер.

Лесистратицын: Нет, нет.

Простая: Давайте, иначе я перестану вас уважать.

Лесистратицын: Но вы должны обещать мне...

Простая: Обещаю. (Берет револьвер.) Просто нажать курок?

Лесистратицын: Да, я уже снял с предохранителя. Просто нажмите на курок. Сейчас, минуточку... Значит, стрелять надо сюда, в голову.

Простая: Готовы?

Лесистратицын: Сейчас, еще минуточку... Все. Готов. (Закрывает глаза.)
Простая нажимает курок, раздается выстрел, но вместо пули в висок Лесистратицына устремляется мощная струя воды.

Долгая пауза.

Лесистратицын открывает глаза.

Лесистратицын: Что это было?
Простая роняет револьвер из рук и так долго стоит. Вдруг начинает смеяться. Нервный смех. Такой смех, как правило, заканчивается слезами.

Через мгновение Лесистратицын вторит ей. Смех у него высокий, неестественный.

Звучит музыка. Божественная. Наверное, такой музыкой встречают на небесах.

Лесистратицын обнимает Простую.

Долго стоят они обнявшись.

Простая: Вы слышите музыку?

Лесистратицын: Я думал, только я слышу ее.

Простая: Что это за музыка, откуда?

Лесистратицын: Такой музыкой, должно быть, встречают на небесах.

Простая: Репетируют перед праздником.

Лесистратицын: Да, наверное.

Простая: А вы умеете танцевать?

Лесистратицын: Нет. Да разве под такую музыку можно танцевать.

Простая: Можно. Теперь все можно.
Простая и Лесистратицын неуклюже танцуют. Танец смешной и грустный - девушка и смерть.


Картина четвертая


Четвертое купе.

Мудрый и Никодимов.

Мудрый читает библию.

Мудрый: Так говорит господь Бог, - Горе безумным пророкам, которые водятся своим духом и ничего не видели! Пророки твои, Израиль, как лисицы в развалинах. В проломы вы не входите, и не ограждайте стеною дома Израилевы, чтобы твердо стоять в сражении в день Господа.

Слышится выстрел.

Мудрый прерывает чтение.

Никодимов: Стреляли?

Мудрый: Кажется, что так. А что это может значить?

Никодимов: Как жаль, что я ничего не вижу. Что там за окном, дождь?

Мудрый: Дождь перестал.

Никодимов: Это - в честь праздника. День освобождения от дождя.

Мудрый: Это очень хорошо.

Никодимов: Да чего уж хорошего?

Мудрый: Можно поговорить с людьми. Мы здесь не одни. Неужели вам не хочется просто так о чем-нибудь поговорить? Поболтать о том, о сем запросто. Это никого ни к чему не обяжет. Мы не ходим в гости. Когда вы в последний раз были в гостях, Егор? Я соскучился по гостям. И вообще, конечно, хотелось бы жить в комнате. Пусть было бы так же тесно, но чувствовалось бы, что это - комната. Вы будете смеяться, но я соскучился по обоям. Да, да, по обыкновенным недорогим обоям в цветочек. Сейчас для меня это - высшее произведение искусства. Скажите, вы любите обои?

Никодимов: Я ни черта не вижу.

Мудрый: А вы представьте себе. Были же у вас когда-нибудь обои?

Никодимов: Наумыч, ты не обижайся, но мне больше нравится, когда ты читаешь библию. Спокойно так становится на душе. Оказывается не одним нам так хреново.

Мудрый: Так читать?

Никодимов: Да нет, на сегодня достаточно. Что-то Светка носа не кажет?

Мудрый: Ага, вы уже скучаете.

Никодимов: Нет, не скучаю. Тихо радуюсь. Может быть, она перестанет, наконец, сюда шастать.

Мудрый: Какой вы грубый, Егор. Девушка тянется к вам. Быть может, вы - это лучшее, что есть у нее в жизни.

Никодимов: Представляю себе худшее.

Мудрый: Вы цены себе не знаете. Вас много обижали.

Никодимов: Я сам кого хочешь обижу.

Мудрый: Боюсь, что теперь уже нет.

Никодимов: Еще как!

Мудрый: Вот вы и опять за старое. Девушка сумела таки разглядеть в вас совсем другое, настоящее.

Никодимов: Блажь. Я таких как она знаю. Стерва.

Мудрый: Не нужно так. Она теперь наша соседка.

Никодимов: Ничья она не соседка. Уточка подсадная. Стукачка.

Мудрый: Нельзя так плохо думать о людях. Запомните, Егор, когда вы плохо думаете о людях, то и люди плохо думают о вас.

Никодимов: В этом я не сомневаюсь. Что - то Лесистратицына не слышно.

Мудрый: Он целыми днями бродит по берегу. И вы знаете, мне кажется, что он вернулся к своим прежним грешкам.

Никодимов: Это ты о чем?

Мудрый: Я думаю, что он принялся писать. Здесь у него должно быть так много впечатлений.

Никодимов: Какие впечатления?

Мудрый: Он познакомился с нами. Вы думаете, этого мало?

Никодимов: Смешной ты человек, Наумыч,

Мудрый: Что же, пусть я смешной человек, но вы смеетесь надо мной не зло, а значит, ваш смех продлевает вам жизнь, а, значит, он продлевает и мне жизнь, а значит это очень хорошо, что я смешной человек.

Никодимов: А что, шары, правда, красивые?

Мудрый: Что вы, я с детства не видел таких красивых шаров, а знаете ли вы, какие шары были в моем детстве?

Никодимов: Давай хлопнем один? У тебя нет иголки?

Мудрый: Вы грубый человек, Егор, вам обязательно нужно что-нибудь разрушать как ребенку.

Никодимов: Я шучу.

Мудрый: Вы шутите, значит, вы идете на поправку.

Никодимов: Скажи, Наумыч, а вот у белого мужика и белой бабы ребенок может родиться черным?

Мудрый: Вы все шутите, это хорошо. Значит, действительно идете на поправку.

Никодимов: Нет, я вполне серьезно.

Мудрый: Ну, если только где-то в родне были африканцы.

Никодимов: А если не было?

Мудрый: Тогда возможно только, что родится еврей. (Смеется.)

Никодимов: Согласен. (Смеется.)

Мудрый: Заметьте, какое у нас о вами царит оживление?! Знаете что, Егор, я бы с удовольствием выпил водочки, как вы на это уже смотрите?

В купе смеются.

Входит Гога. На его руке черная повязка.

Гога закрывает дверь на замок.

Гога: Какое у вас царит оживление, добрые люди!

Никодимов: Опять тебя нелегкая принесла, Гога? Ты что, рыбку для нас пожарил?

Гога: Рыбка ударила хвостом и ушла в волны морские.

Мудрый: И что вы все ходите и ходите, ходите и ходите!

Гога: Я при исполнении.

Мудрый: При каком теперь исполнении?

Гога: Я пришел сказать вам горькую правду.

Никодимов: Отчего это, Гога, правда у тебя всегда горькая?

Гога: Так обстоят дела. Так вот, через полчаса построение на праздник. Явка обязательна. Неявка будет расцениваться как побег. Кстати где ваши домочадцы?

Мудрый: Как через полчаса? У меня еще не наряжен Викентий. Я хотел попросить Лесистратицына помочь мне. Я же теперь не успею.

Гога: Викентия наряжать не надо.

Мудрый: Кто мог дать такое распоряжение? Ему тоже хочется быть на празднике красивым.

Гога: Викентий останется в конюшне.

Никодимов: Кого ты слушаешь, Наумыч? Он еще недавно говорил, что никакого праздника не предвидится.

Гога: Еще недавно все было по-другому. Довожу до вашего сведения, что произошло из ряда вон выходящее событие, которое может привести к неожиданным переменам.

Никодимов: И что же стряслось на этот раз?

Гога: Несколько минут назад застрелился капитан Кравчук.

Мудрый: Боже мой! Боже мой! Что же теперь будет?!

Никодимов: Викентия пустят на шашлыки.

Гога: Вполне вероятно. Продукты в составе заканчиваются.

Мудрый: Типун вам на язык. Это - благороднейшее умнейшее животное. Он благороднее и умнее всех нас. Пусть уже лучше они пустят меня на шашлыки.

Никодимов: У тебя, Наумыч, мясо старое.

Мудрый: Не позволю. Я пойду к начальнику.

Гога: Капитан Кравчук застрелился.

Мудрый: Но есть же кто-нибудь вместо него.

Гога: Ему нет равноценной замены. Он был уникален.

Мудрый: Скажите честно, Гога, вы обманываете нас? Ну, признайтесь, обманываете?

Гога: Я всегда говорю только правду. Это - моя миссия. За что и страдаю вечно.

Мудрый: Что же произошло? Что могло случиться? Это был еще достаточно молодой, цветущий человек?

Гога: Мигрень. Его мучила мигрень. Ему приходилось много думать. Думать обо всем и обо всех. Он не вынес головной боли.

Мудрый: Есть же таблетки.

Гога: Таблетки тоже кончились. Осталась только водка. А он был закодирован.

Никодимов: Он поступил как настоящий офицер.

Мудрый: Это тот выстрел, который мы слышали, Егор.

Гога: Совершенно справедливо. Выстрел специально усилили. Выстрел записан на магнитофон. Его повторно воспроизведут во время открытия праздника.

Мудрый: Какой же теперь праздник? Какой же праздник, когда у человека горе, он покончил с собой?

Гога: День освобождения. Теперь вы понимаете глубину значения этого праздника? Празднику быть. Такова последняя воля покойного.

Мудрый: Но что же теперь будет со всеми нами?

Гога: Думаю, ничего хорошего. Хотя, час назад я разговаривал с преданными мне людьми. Говорят, что кое-кто уже слышал конский топот. Вы понимаете, кто это мог быть?

Мудрый: Всадники?

Гога: (Прикладывает палец к губам.) Тише. Пока об этом рано говорить вслух.

Никодимов: Ты когда часы вернешь, урка?

Гога: Такое волнение происходит, а ты опять со своими часами, Я же говорил тебе, что продал их. Вот уж не думал, что ты такой мелочный!

Мудрый: Гога, садитесь, попейте чаю.

Гога: Меня тошнит от чая.

Мудрый: А водки хотите?

Гога: Пожалуй. Что-то знобит.

Мудрый: Вот и хорошо. Попейте водки. Расскажите нам все спокойно, без спешки. (Наливает водку.) Что теперь с нами будет?

Гога: (Выпивает.) Не нужно ничего бояться. Держитесь меня, и все обойдется. Все дороги ведут в одну сторону. А что там, в конце - никто не знает. Никто, кроме меня. Но об этом еще рано говорить вслух.

Кто-то пытается открыть дверь. Стучатся.

Гога: О-о, мне пора. (Удирает в окно.)

Мудрый открывает дверь.

Лесистратицын. Его улыбка излучает свет.

Лесистратицын: Какие чудные шары?! Наумыч, дорогой мой Наумыч, ответьте мне на один философский вопрос, вы верите в любовь с первого взгляда?

Мудрый: Если бы вы знали, какое у нас несчастье!

Картина пятая


Действующие лица около костра.

Лесистратицын поддерживает за плечи Никодимова.

У Мудрого и Простой в руках воздушные шары.

Сильный туман. Поезда не видно. Слышно только, что поезд начинает дышать. Наши герои, однако, не обращают на это никакого внимания.

Мудрый: А где же люди? Еще никого нет. И зачем мы так торопились?

Никодимов: Это все ты, - Пойдем, опоздаем. Что-то у меня голова кружится и шум в ушах.

Мудрый: Даже я слышу этот ваш шум.

Лесистратицын: А знаете что, я так повесть назову.

Мудрый: Как?

Лесистратицын: Я слышу этот шум. Праздник - это хорошо.

Никодимов: Для кого ты будешь писать, Лексеич?

Лесистратицын: Ну, к тому времени, когда я закончу, ты уже будешь видеть.

Никодимов: Боюсь, что я уже никогда не буду видеть.

Лесистратицын: Ничуть не бывало.

Никодимов: Слишком часто в жизни я говорил себе, - Глаза бы мои этого не видели.

Мудрый: Однако какой жуткий туман. Как же они собираются нас пересчитывать?

Слышно как поезд отправляется.

Никодимов: А тебе обязательно нужно, чтобы нас пересчитали?

Мудрый: Это - порядок. Порядок в любом деле нужен. Аккуратность - залог спасения. Вот моя покойная жена Роза говорила мне, - Марк, зачем ты хранишь все эти бумажки...

Никодимов: Ты уже рассказывал эту поучительную историю.

Поезд набирает ход.

Простая: Казалось бы, какая малость, воздушные шары, а на душе так хорошо стало.

Лесистратицын: Все будет хорошо. Всегда так бывает. Плохо, плохо, еще хуже. А потом как будто дождь прошел и все хорошо.

Простая: (Вздыхает.) Уже не будет. Конец света.

Поезд удаляется.

Вот его уже не слышно.

Тишина.

Из тумана возникает фигура проводницы.

Проводница: Вы не знаете, по какому случаю весь этот туман?





НОВОСТИ   ОБ АВТОРЕ   ТЕКСТЫ   ФОТО   ПРЕССА   ПАРАРЕАЛИЗМ      English version  /  Русская версия


© Строганов Александр, драматург: пьесы, драматургия, произведения для постановки в театре. Сайт драматурга Александра Строганова. Барнаул 2007-2012

e-mail: jazz200261@mail.ru
Телефоны: (3852) 34-36-19; 24-58-11; 8-913-215-22-18
Адрес: 656038, г. Барнаул, пр. Комсомольский, 102А-21
Моя страница в Facebook